Прекрасное далеко - Страница 18

К оглавлению

18

Николай широко, заразительно улыбнулся.

— До свидания, уважаемый Николай, — Виктор Алексеевич печально поджал тонкие губы и картинно заломил седую бровь. Он изысканно вежливо, с подчёркнуто аристократической иронией раскланялся, и направился в булочную. Николай удивлённо посмотрел ему вслед, махнул рукой на прощание и сел в урбокат. Урбокат бесшумно покатился со двора.

Виктор Алексеевич мрачно шествовал, философски глядя на окружающий мир. Убогий мир убогой новостройки: типовой двор, громоздкие монолитки, типовой детсад с песочницами, типовой «дом подрастающей шпаны»… Дети, лет пяти-семи, с увлечением гоняющие среди кустов, с пластмассовыми «калашниковыми» наперевес. В нормальной стране, кстати, их родителей давно под суд бы отдали — за то, что дети без присмотра, целыми днями на улице… Да-с. Типовой мир, штампующий типовых винтиков-совков. Типовой кинотеатр через дорогу, типовой универсам, типовая библиотека, типовая поликлиника… Набившие оскомину официозные голубые ёлочки с пошлыми берёзками вперемешку, и убогая гордость ЖЭКа — реденькая рощица настоящих сосен, аж целых пятнадцать штук…

— Нет, это не скромность, — пробормотал Виктор Алексеевич с презрительной горечью, — это рабская неопрятность, скотство! Все рабы…

По проспекту взад-вперёд носились автобусы, мимо фальшиво помпезных клумб; жались к тротуарам урбокаты — а над всем этим трепыхались дурацкие красные тряпочки, следы первомайского карнавала… И два румяных жлоба, громко и противно хохочущие над двумя бутылками «жигулёвского» — на скамеечке посреди заповедных сосенок… Виктор Алексеевич с отвращением закрыл глаза, и представил совсем другую улицу — золотые огни казино, ряды пальм, мощно ревущие спортивные автомобили, приятные вежливые люди навстречу, обнажённые красотки в витринах, зовущие скоротать вечерок… Небритые частные детективы, пьющие виски из горлышка; отважные террористы, осторожно крадущиеся в ночи…

— Пах-пах-пах! Бандиты бен-Ладена! Вы окружены!!!

Виктор Алексеевич вздрогнул, как от настоящих выстрелов, и стремительно обернулся. Мальчишки играли в Афганистан. У него потемнело в глазах от гнева: дети играли в карателей, насилующих чужую страну… Кто из них вырастет, если они уже с детства отравлены?!

Он вспомнил гориллоподобного дурака-соседа, и поёжился. Тоже, учёный выискался — ни на йоту интеллигентности… Ничегошеньки не понял, тупица… В который раз Виктор Алексеевич убедился в бесполезности любых попыток донести истину, достучаться до спящего разума этих животных, оболваненных пропагандой. Агрессивно-послушных, не желающих ни правды, ни свободы, ни нормальной жизни.

«Холопы…» — размышлял Виктор Алексеевич скорбно. — «Перед кем я мечу бисер?! Взбунтовавшиеся против свободы рабы, тщательно берегущие свою скудную похлёбку, гарантированную холопу, от вольного ветра свободы. Им пригрозили войной — и они покорно боятся, и в экстазе лижут барский сапог, не смея поднять головы. „Лишь бы не было войны…“ Бред! Идиотизм! Да кому вы нужны?! Кто с вами воевать собирается?! Постыдились бы так топорно лгать… Это ведь на самом деле вы, ваша страна — подлинные поджигатели войны! Весь мир вынужден защищаться от вас. Растоптали Венгрию, Чехословакию, Афганистан — за их волю к свободе! Весь мир содрогнулся от устроенной вами бойни в Тора-Бора… Какое средневековое изуверство — убивать студентов-талибов, интеллигентных мальчишек, которым от вас ничего не нужно было, кроме свободы… А эти сопляки — играют…»

Виктор Алексеевич гневными твёрдыми шагами шёл в булочную, и мысли его привычно стали короткими и решительными, как команды. Он представил, что стал Первым президентом. О, он бы им всем показал! Свободу Прибалтике и Украине, свободу всем губерниям, свободные народы, рынок, экономическое чудо, всеобщее разоружение, Солженицына в каждую школу, Нюрнбергский трибунал… И тогда — было бы процветание и счастье, и памятник с живыми цветами…

Он чуть замедлил шаг: до открытия булочной оставалось ещё пять минут — можно было спокойно домечтать до освобождения Китая и до Объединённой Европейско-Азиатской Конфедерации. Он представлял себе огромный светлый зал, летящую под его сводами «Оду радости» и уважительное рукопожатие американского коллеги.

18